1925-й - 1929

А в школе я окунался в жизнь другую. "Единая - трудовая" тех лет всем своим внутренним духом стремилась не походить на дореволюционные гимназии. Это уж Сталин после Великой Отечественной вернул ей традиционный гимназический облик: раздельное обучение, ученическую форму, классных дам, то бишь классных руководителей. А при мне было несравнимое с нынешним "самоуправление" учащихся, власть "учкомов". Ученический комитет был чуть ли не вторым директором в школе. И думается, что именно по его инициативе среди учащихся пошли разговоры о том, что у нас в школе травят потомственного рабочего - истопника школы Матвеева, а травят его - интеллигенты -учителя, среди которых много " бывших". Учком устраивает митинги, на которых клеймят "гнилую интеллигенцию". На митингах выступают члены учкома - ученики ( обычно старших классов ) с обличительными речами в духе "долой". . На одном из таких собраний выступила учительница и попыталась сказать, что по её мнению в школе травят учителей, а не Матвеева. Её зашикали репликами и дали "достойную" отповедь. А вот и другой случай, непосредственно связанный с "делом Матвеева" На одном из уроков по "Обществоведению" мы забастовали, отказались слушать учителя Лукашевичя, хлопали крышками парт и кричали, чтобы его от нас убрали на том основании, что он якобы был офицером царской армии и что именно он возглавил травлю Матвеева учителями. Так это было или не так, но Лукашевича из школы убрали. Чувство вины перед учителями у меня возникло уже на склоне лет при воспоминаниях. а тогда я был, как и многие другие "хунвейбином", потому что иначе, как бесчинством это назвать нельзя. Я восторгался силой "Учкома", моего "Учкома", хотя сам я не выступал, потому что числился ещё в малышах - 6-й класс, а не 9-ый. Закончилась история тем, что Матвеев тоже из школы исчез. Нам сказали, что мы действовали правильно, но поскольку теперь ни Матвеева, ни Лукашевича в школе нет, надо прекратить митинги и начать заниматься. Конечно надо понимать, что если это 1925-26-ой годы, а учитель имеет стаж работы 15 - 20 лет, то ясно, что он работал ещё при царе. И то, что новые идеи, идеи Октября, значительно легче завоёвывали молодежь, нежели старшее поколение с его ностальгией по прошлому - тоже ясно. Вот она и межа между поколениями, между прочим похожая в чём-то на ту, что пролегла между поколениями сегодня. Нынешняя межа тоже вырыта переворотом, только обратным. И вот сегодня у пожилых и старых людей - ностальгия по Советским временам, а молодые окунаются в борьбу за достижение своих личных целей - разбогатеть в бизнесе, оттеснить конкурентов, стать "новыми русскими" и даже посвящая себя науке или искусству, подсчитывают, какой барыш это принесёт. Другой особенностью школы тех времён было обилие экспериментов "Наробраза" по методам обучения. Помню "Дальтон-план" и "бригадный метод", при котором урок отвечал один из членов бригады за всех. Бригадный метод я виню в том, что остался неграмотным. Уже взрослым - в 20 - 30 лет я мучительно постигал смысл терминов "прилагательное", "наречие", "деепричастие", строй предложения, где надо, где не надо ставить запятые, а где "это моё право" - в зависимости от того, что я хочу сказать. И хотя в учебниках грамматики и синтаксиса мне теперь, я полагаю, всё понятно, но навыка грамотности, того, что приобретается упражнениями в детстве - нет. И, вообще, считаю, что учили плохо. И я по-прежнему, отрываясь от учёбы по программе, "купался в книжном море", о чём уже писал, Тематика, естественно, менялась; теперь, по мере перехода из класса в класс я всё больше увлекался приключениями действительных, а не придуманных писателями героев. Ими стали путешественники Ливингстон, Стэнли, Кук, Мегелан, Миклухо-Маклай,, Де-Лонг, Пржевальский... Могу с гордостью заявить, что к концу школы, я мог рассказать о любом из известных в те времена путешественниках, начиная с Марко Поло и Колумба до совремённых мне тогда Ф.Нансене и Амундсене. Подобно этому на смену сочинённым произведениям пришел интерес к подлинным историческим событиям и вообще к истории. Особенно истории революционной борьбы угнетённых с поработителями. Конечно, никогда не уменьшалась тяга и к художественной литературе, в которой я постепенно поднимался от интереса, ограниченного лишь фабулой, к восприятию и оценке мастерства изложения, красоты языка, описания природы, характеров действующих лиц и т.д. И до сих пор считаю, что для 8-го и 9-го класса был в этом достаточно силён. Однако, однажды напоролся на прямое обвинение в плагиате со стороны учительницы русского языка. Произошло это так. "Проходили" Неверова: "Ташкент - город хлебный". Автор в своём произведении о Мишке Додонове опускает часть повествования , именно ту, в которой должно было бы быть рассказано о том, как Додонов добрался из Ташкента обратно домой. Нам предложили тему - восполнить этот пробел. Ко мне снизошло творческое вдохновение и я написал большое сочинение. Учительница. ознакомившись с ним, решила меня разоблачить; она прочла это сочинение вслух перед всем классом и стала требовать от меня признания - откуда я всё это списал, где я нашел такой рассказ. Я не ожидал такого обвинения и стоял перед всем классом в крайней растерянности, красный от смущения, что-то лепетал и канючил поверить, что это я, это я написал. Мой вид только укрепил её в своём мнении, Она стала утверждать, что никто из учащихся просто не может так написать, И пока я, негодный. не признаюсь. она меня знать не желает, а пока ставит мне "кол". Мне было до слёз обидно ещё и потому. что весь класс был на её стороне. Со временем страсти в классе улеглись, но эта учительница так и осталась при своём мнении, а я на всю жизнь - с нанесённой мне обидой. Школьный предмет "Русский язык" в те времена объединял по существу два предмета: грамматику и литературу; по первому - я был "слабак", по второму - крепче многих, ибо любил её. Может быть учительница считала, что "слабак" в грамматике не может написать хорошее сочинение. Будем считать, что в этом высказывании моя попытка её оправдать.